Диалоги с молодыми драматургами. Юлия Спичекова: пьеса «Аморе», обращение к собственному жизненному опыту и внутренние конфликты

Новый «Диалог» о новой пьесе, рождённой в рамках ХIII Международной драматургической лаборатории. Беседовала и записывала Евгения Бачило – редактор ЦБД.

Автор: Юлия Спичекова.

Самоидентификация: Я из Могилёва.

Случайная фраза: «Всё будет хорошо».

Пьеса: «Аморе».

Главная героиня – Лина Море, она:

1. 1. Живёт на острове Белый берег, учит «мёртвый язык», много времени проводит у памятника своего отца –> не может смириться со смертью своего родителя и приходом в семью нового мужчины – рыбака Кости;
2. 2. Чуть не тонет во время рыбалки с Костей –> крадёт ключи от лодки, а также деньги своей учительницы –> планирует тайный побег интернет-другом Колей;
3. 3. Узнаёт, что мама беременна –> убегает из дома к лодке, пока учительница с родителями подозревают её в краже ключей и денег;
4. 4. Понимает, что Коля её бросил –> пытается уплыть одна;
5. 5. Тонет, сталкиваясь со счастливыми видениями –> благодаря Косте оказывается на берегу –> «открывается» рыбаку с готовностью принять его в свою жизнь;
6. 6. Прощается с памятником папы –> вместе с мамой и Костей уплывает с Белого берега.

Остров называется красиво — Белый берег, а ощущается как просто провинциальный город в хорошую погоду, когда еще можно ходить без куртки. Все расположено на самом лучшем месте любого города — на набережной. И в любой точке Белого берега находишь себя в окружении чешуйчатой воды. В центре острова-города, между домом с черепичной крышей и школой, стоит статуя великому человеку, чтобы чтить его память. Лина сидит на холодном постаменте у памятника и читает ему книгу «Теория других берегов», немного запинается.

ЛИНА МОРЕ. «Каждое сообщение — акт рождения интерпретаций, где два острова неизбежно остаются разделенными океаном непонимания».

Комментирует прочитанное.

ЛИНА МОРЕ. Жизненно.

Продолжает читать.

ЛИНА МОРЕ. «Мы можем кричать от одного берега на другой, но каждый раз, когда звук достигает нового уха, он приобретает новое „Я“, новое значение, которое всегда будет интерпретироваться иначе, чем хотел сказать автор. В этом и заключается суть «Теории других берегов» — трагедии и комичности отношений субъектов и объектов.

Комментирует прочитанное.

ЛИНА МОРЕ. Хорошо сказал…

Перечитывает.

ЛИНА МОРЕ. Каждый раз, когда звук достигает нового уха, он приобретает новое «Я», новое значение, которое всегда будет интерпретироваться иначе, чем хотел сказать автор.

Сбивается на мысли.

ЛИНА МОРЕ. А мама говорит, что это называется «он просто сложный человек». Это она про тебя, да… Хочешь, прочитаю тебе свою любимую часть из твоей книги? Сейчас.

Лина возвращается на форзац книги и читает.

ЛИНА МОРЕ. «Посвящается моей дочке Ангелине». Это лучшее, что ты когда-либо  написал. Так просто и так красиво.

Лина закрывает книжку. Прижимает ее к сердцу и пытается почувствовать тепло слов.

Евгения. В пьесе «Аморе» ты создала необычный мир: девочка живёт на отдалённом острове, разговаривает с памятником своего отца, учит уже никому не нужный, «мёртвый язык», и всё это в обстоятельствах реалистической истории. Как родился такой контекст?

Юлия. Остров предложила Камиля Хусаинова, после чего я поняла, что нашла своего режиссёра-напарника и идею, которая заискрила меня в бесконечном «я не знаю». Приход в семью нового человека напоминает существование на острове: вы с мамой одни вокруг воды (читайте слёз), и тут из ниоткуда появляется человек, готовый забрать вас из этого странного места. У меня именно так и было.

Евгения. Знаешь, хотела спросить, почему откликнулся именно остров, а не какой-либо другой мир, обозначающий обособленность. И в процессе нашего диалога поняла: остров – внезапная точка среди бескрайней воды, образ тотальной отрешённости от мира.

Юлия. Да, так ощущается мир, когда тебе 13 лет: он очень большой, в нём постоянно что-то   происходит, но ты существуешь в своём закрытом пространстве, ограниченном твоими близкими людьми. Описанная мною история похожа на видение, с которым сталкивается именно подросток.

Евгения. Какой он – твой остров?

Юлия. Мне он представляется именно в форме круга, как в сказках и мультиках. Так я ощущаю концепт семьи. Если бы изображала конкретную реальность, то была бы самая обычная квартира….

Евгения. Почему новый муж мамы – именно рыбак?

Юлия. «Аморе» – мой первый текст, объёмом больше трёх страниц. Я была уверена, что он у меня не получится, поэтому постоянно искала самый простой способ избежать провала. В какой-то момент поняла, что нужно обращаться к собственной истории: мама вышла замуж второй раз, когда мне было 21. Помню, приехала домой и увидела на балконе огромную трёхэтажную сетку, в которой сушится рыба… Потом на лаборатории мы придумали разные ассоциативные образы, связанные с фигурой рыбака: например, он воняет рыбой. Но всё это родилось уже в процессе.

Школьный класс напоминает кукольный, с партами, слишком низкими для настоящих учеников. За окном бушует море. За учительским столом интеллигентная старушка с маленькой сумочкой — Марика Свановна, последний носитель мертвого соленого языка, которому она учит Лину — свою единственную ученицу. Голос учительницы в пустом классе звучит, как шепот прибрежного ветерка.

УЧИТЕЛЬНИЦА. Когда поднимается буря, мне кажется, что все наши предки собрались за одним столом. И почему-то выбрали для этого именно мою голову. Начнем с проверки домашнего задания, а там посмотрим… если я доживу (шепчет себе под нос).

ЛИНА МОРЕ. Марика Свановна, я тетрадку дома забыла.

УЧИТЕЛЬНИЦА (вздыхает). И что мне с тобой делать?

Лина молчит.

УЧИТЕЛЬНИЦА. Когда я учила твою маму, она тоже не делала домашнее задание. Но знаешь, что мне нравилось? Она никогда не сдавалась, врала до последнего. Я 70 лет учу детей соленому языку, и поверь, я знаю, когда мне врут.

ЛИНА МОРЕ. Я не вру.

УЧИТЕЛЬНИЦА. Я знаю. Скажи честно, ты думаешь мне это все за 1000 денег надо?

Лина не понимает вопроса и молчит.

УЧИТЕЛЬНИЦА. Вот и я думаю… Хорошо, Лина выходи к доске.

Лина выходит к доске.

УЧИТЕЛЬНИЦА. Язык рождается тогда, когда мы на нем общаемся. Расскажи мне на соленом… о чем? Давай расскажи о своей семье. Начнем с легкой темы.

ЛИНА МОРЕ. МоCОяСЯ сеСЕмьяСЯ — эCЭтоСО маСАмаСА иСИ яСЯ…МоСОй паСАпаСА… Я слово забыла…

Делает паузу, Марика Свановна подсказывает.

УЧИТЕЛЬНИЦА. Ну не помнишь, скажи что-нибудь             другое. Неважно. Мой папа ушел из жизни, заснул вечным сном, отправился на тот свет, сыграл в ящик, склеил ласты, переехал на небеса.

ЛИНА МОРЕ. Я не это хотела сказать.

УЧИТЕЛЬНИЦА. Хорошо, давай дальше.

ЛИНА МОРЕ. МоCОяСЯ сеСЕмьяСЯ…

Делает долгую паузу, вспоминает.

ЛИНА МОРЕ. Марика Свановна, а как будет «парень мамы»?

Лина смотрит на учительницу, она заснула. Фантазия Лины: целый класс зрителей, она им рассказывает.

ЛИНА МОРЕ. МоСОяСя сеСЕмьяСя… Ну и бред! Нет, ну нет ни в одном мертвом языке слов, чтобы описать, во что превратилась моя семья. И что мне за это теперь кол ставить? Вы как вообще думаете, мне это все за 0 денег надо? Вот и я думаю.

У меня была нормальная семья, а теперь ее нет. Когда я спросила у мамы: «Ты любила когда-нибудь  ?» Она сказала «да, но». Какое еще дано? Это же не задача по математике. Дано: Было три человека в семье, стало два. Что будем делать? Говорит, мы должны жить дальше вдвоем. Так и сказала: «Вдвоем». А потом нашла в сети рыбака и такая: «Мы говорили 8 часов подряд». Я не знаю, о чем она так долго могла говорить. Значит есть в моей маме или в нем что-то  такое, что можно слушать 8 часов без остановки. Полный бред. Моя мама не любит свою работу, и поэтому каждый час там тянется вечность. А вот когда она с рыбаком, она на него, на время, вообще не смотрит. Иногда я Костю, так этого рыбака зовут, не вижу и не слышу, но я все равно знаю, что он где-то  рядом с моей мамой сидит.

Рыбак с мамой сидит за одной партой в классе, как одноклассники Лины.

ЛИНА МОРЕ. Потому что мама все время смеется. У меня мама не смеется просто в любой обычный день. Смех мамы — это всегда праздник.

Евгения. Но героиня твоей пьесы заметно младше, она учится в средней школе. С чем связано обращение именно к такому возрасту?

Юлия. Я никогда так часто не говорила о разводе родителей, как в период работы над текстом. Слушала других людей и поняла, что наши опыты во многом схожи. Но при этом, у всех свой контекст – возраст, характер, иные обстоятельства. Например, друг рассказывал, как он назвал отчима папой и потом очень этого стыдился. У меня такого не было, но могу понять это желание побыть сантиментальным романтиком, пожить в сказке. Всё это сформировало во мне интерес к изучению реакций разных людей на одно явление.

Евгения. Как у тебя в целом проходил процесс знакомства с процессом создания пьесы?

Юлия. Был страх нарушить первоначальный план. Мы набросали какую-то идею, создали исходные предлагаемые обстоятельства, а потом…надо как-то  двигаться, но таким образом, чтобы не нарушить драматургические законы. Я не осмелилась «ломать» уже созданную структуру, но внутри наработанных линий старалась оставлять для себя какие-то новые моменты. А ещё, когда уезжала с лаборатории, вообще не понимала, в чём заключается идея этого текста, как её конкретно и чётко сформулировать. При этом мне буквально каждый участник говорил, что у меня всё готово, надо это только написать, а я совсем не понимала, что именно готово.

Евгения. А что сейчас, спустя год после лаборатории?

Юлия. Я придумала себе смыслы. Когда начинала писать, стала увлекаться разными философскими идеями и суждениями. Тогда казалось, что ещё долгое время философия будет моей «Римской империей. Наверное, сейчас модно увлекаться таким видом познания, и вот я тоже на это повелась, но мне действительно было очень интересно. Я много читала Ролана Барта – французского структуралиста, который написал разные труды о значениях и смыслах слов, интерпретациях текстов. Это было не очень понятно, но очень сильно откликалось: я как будто бы находилась в системе с этими книжками. Конечно, я в любом случае ничего не пойму, но никто же не запрещает подчёркивать и брать для себя всё, что вызывает интерес. В процессе изучения этих трудов поняла, что мне особенно важен внешний конфликт, ибо непосредственная работа над внутренними триггерами очень быстро привела бы меня к раздражающим рефлексиям и драмам.

Евгения. Но ведь в результате внешний конфликт всё равно «перетечёт» во внутренний…

Юлия. Да. Я думаю, всё строится на «смерти языка любви». Эта фраза стала своего рода спасением для меня, так как объяснила мне самой, что я пишу – размышление о словах. Ведь, как мне кажется, смерть языка любви – это момент в жизни ребёнка, когда он больше не может никого назвать «папой». Может прийти новый человек, но он уже не будет папой, он – отчим. И вот как это слово будет понимать ребёнок? Предполагает ли оно в себе какую-то любовь? Или любовь ушла вместе со смертью папы?

Лина и рыбак в лодке еще не проснувшегося моря. Морской воздух ощущается по-особенному. Рыбак молча готовит снасти, Лина держит в руках папину книгу. Тишина давит.

ЛИНА. Ты меня боишься?

РЫБАК. C чего ты взяла?

ЛИНА. Ты всегда молчишь, когда я рядом.

РЫБАК. А ты хочешь, чтобы я тебе что-то  рассказал?

ЛИНА. Нет. Просто… просто говори что-нибудь  . Мне не нравится, когда тихо.

Рыбак объясняет, как управлять лодкой.

РЫБАК. Смотри, если хочешь повернуть, крути руль — вправо и влево. Чтобы она поехала быстрее, жмешь вот сюда — это газ. А если совсем ничего не трогать, просто будет плыть, куда несет море.

Лодка покачивается, издает странные звуки.

ЛИНА. Что это?

РЫБАК. Плавать умеешь?

Лина боится, погружается в эти свои мысли и прижимает книгу к себе, рыбак смотрит во внутренности лодки.

ЛИНА. Ну все, я умру. В лодке с маминым парнем. Ну, спасибо, Коля. А детям вообще ставят памятники? Это глупый вопрос. За что? За то, сколько раз я могла умереть и не умирала, а просто била коленку? Если я выживу, я что-нибудь             сделаю. Ох, как же я что-нибудь             сделаю. Не хорошее, не пустяковое, сразу великое, как «Теория других берегов». Папа, я тебе обещаю.

РЫБАК. На, надень жилет.

Лина надевает жилет, успокаивается. Рыбак проверяет сети.

ЛИНА (бетонному папе). Спасибо.

РЫБАК. Не за что.

ЛИНА. Это я не тебе… Ну, в смысле, тебе, конечно. С кем мне еще разговаривать.

Рыбак достает сети. Внутри — серебристая рыба. Он сразу отпускает ее обратно.

ЛИНА (бесится). Что ты сделал???

РЫБАК. Первый улов нужно вернуть морю. Это каждый рыбак знает.

ЛИНА. Да мы тут теперь весь день проторчим. А мне еще и домашку, и… ладно, не хочу говорить.

Евгения. А чем для тебя в принципе являются слова?

Юлия. Наверное, это индикатор понимания между тобой и обществом…. Очень тяжело, когда непонятно. С этим я сталкиваюсь и в повседневной жизни, и в процессе написания текстов: люди не понимают, что ты имеешь в виду, поэтому нужно искать иную форму выражения своих мыслей. Наверное, в этом и кроется страх нарушить первоначальный план: отойдёшь от заданной структуры – всё сразу станет глупым и бессмысленным. На самом деле мне хотелось быть непонятной, но при этом…в финале оказаться понятой.

Евгения. Знаешь, как будто бы тебе важно прийти к рациональному через иррациональное. Ты осознанно позволяешь себе быть собой, без особой фильтрации. По-настоящему заинтересованные люди принимают твою не до конца ясную и структурированные природу, начиная в полной мере понимать всё, что ты хотела донести.

Юлия. Вот это круто! Совсем недавно услышала такую фразу: «если ты понимаешь тему, то не надо о ней писать, потому что ты лишаешь себя и свой текст исследования». А мне исследование очень важно: чувство потери и брошенности, с которыми когда-то  столкнулась я сама, прошли, но они остались незафиксированными, я не сделала никаких конкретных шагов, чтобы перейти из точки А в точку С. Так просто получилось. И пьеса, процесс её написания стали для меня проводником к пониманию, как происходит утрата и как ощущается новый виток жизни.

Женя. Это мощная эмоциональная работа, ведь тебе приходится заново переживать болезненный опыт.

Юля. Возможно, смерть – это не утрата, ведь связь с ушедшим человеком всё равно остаётся. Утратой как будто бы становятся твои воспоминания… Интересно, что во время работы над пьесой больше всего нравилось вставлять в текст какие-то моменты из жизни, я будто заново их переживала. Пьеса начинается с размышления о том, что я лежу как птичка на папином плече. Возможность описать это очень ценна для меня, ведь со временем подобные моменты стали восприниматься как что-то             далёкое, уже ушедшее. Где и кому могу это сказать: «Я– птичка»? Как такую картину вообще представить сейчас? А пьеса….она дает пространство для создания обстоятельств, в которых я могу быть собой и говорить нечто такое, что в реальной жизни уже не имеет никакой силы.

Евгения. Но не перестают ли твои воспоминания быть именно «твоими», чем-то  личным и сокровенным?

Юлия. Честно говоря, меня стало немного обижать, что все видят в этой истории исключительно меня. Это вызывает неприятные ощущения от самой себя… Как будто бы в результате оказывается, что я создала эту пьесу из чувства уязвимости, а не из желания вспомнить что-то  , уйти в классное исследование. Вставляя в сюжет моменты из собственной жизни, я словно разрешала сделать себе то, что хочу. Мне действительно было очень здорово в момент написания текста, но не знаю, получаю ли удовольствие от уже написанного…

Лина пытается дозвониться Коле с самой высокой точки на острове. Она сидит на шее у Бетонного папы, свесив ноги.

ЛИНА МОРЕ. Коля, ты не представляешь, чего мне стоило тебе позвонить.

КОЛЯ. Ты где?

ЛИНА МОРЕ. На вершине мира. В смысле, у папы на плечах. Тут связь получше ловит.

КОЛЯ. Ты сумасшедшая.

ЛИНА МОРЕ. Знакомься, мой папа.

Лина переводит телефон на памятник.

КОЛЯ. Здрасте.

ЛИНА МОРЕ. Я думаю ты бы ему понравился. Вы очень похожи.

КОЛЯ. Чем?

ЛИНА МОРЕ. Глазами. Коля, мне столько тебе надо рассказать…

КОЛЯ. Лина, меня мама зовет, увидимся позже.

Конец связи. Лина продолжает разговор с Бетонным папой.

ЛИНА МОРЕ. Слышал? Увидимся… Он так и сказал, ждет меня… Ты же меня отпустишь?

Бетонный папа молчит.

ЛИНА МОРЕ. Я бы взяла тебя с собой. Но ты слишком тяжелый. И тяжелый — это уже не как человек. А реально тяжелый, как бетон.

Лина слезает с шеи, пытается сдвинуть папу с мертвой точки.

ЛИНА МОРЕ. Я больше не могу тебе читать. Давай просто поговорим? Без теорий. Ну чего ты молчишь? Молчание — это знак согласия. Давай, скажи что-нибудь             . Ну давай. Скажи «не уезжай», скажи «останься», хоть что-нибудь  скажи. Я не люблю, когда тихо.

Фантазия Лины: Лина слышит, как с ней разговаривает береговая ласточка, которая гнездится в трещине ее отца.

ЛИНА МОРЕ. Привет!

Береговушка ей отвечает.

ЛИНА МОРЕ. Папа?

Лине кажется, что они с папой снова птички. Чирикают.

ЛИНА МОРЕ. Папа, я тебя слышу. Лети ко мне в ладонь.

Птичка садится в ладонь, продолжает чирикать.

Евгения. Но если говорить откровенно, эта история всё-таки про тебя или про других людей, которые столкнулись с таким же контекстом, как и ты?

Юлия. Наверное, про меня, но с позиций ориентирования на личный чувственный опыт. Забавно, кстати: в первый день лаборатории я сказала, что вообще не люблю конфликты, у меня их просто нет в жизни. А потом поняла – не нужно брать конфликты из вне, ведь почва для них уже сидит во мне. Но мне до сих пор некомфортно, когда в тексте видят сугубо моё личное высказывание. И вроде это не должно быть стыдно, а стыд все равно есть. Получается, и здесь конфликт возникает, внутренний.

Евгения. Ты не хочешь быть частью своего же мира?

Юлия. Просто для меня это тоже своего рода открытие: узнать, что меня так обижают аналогии с моей жизнью. Подобных иррациональных конфликтов во мне очень много. Например, сначала обрадуюсь, что придумала какой-то символ, а потом расстраиваюсь – в голове это выглядело круче.

Евгения. Вообще, очень интересно проследить, как у разных людей складывается эта образно-символическая система. Иногда она создаётся намеренно, я так когда-то  делала. У многих же наоборот, рождается сама собой.

Юлия. У меня символы и отсылки в большинстве своём рождались сами по себе. Тот момент, когда что-то   «от балды» написал, а потом сам придумываешь этому оправдание. Это очень круто, ведь получается, что я смогла отпустить себя и делать так, как чувствую. Усмирила рефлексирующую и конфликтующую части меня. После этой пьесы я ничего не писала, потому что до сих пор отхожу от этого процесса.

В это же время Лина с вещами сидит на берегу.

ЛИНА МОРЕ (вздыхает). Ну я уже 10 раз это прочитала, и я все равно ничего не могу понять.

Смотрит в телефон и перечитывает переписку с Колей, чтобы еще было больнее.

ЛИНА МОРЕ. Я пишу ему: «Я готова ехать». Он спрашивает: «Куда?» Но он же сам меня звал. Я же помню, как он сказал «Приезжай в Шумск». Я пишу: «Я еду в Шумск. У меня не будет интернета. Где мы встретимся?» А он мне: «Лина, ты прикалываешься?» Вот это «Ты прикалываешься?» меня конкретно выбесило. Значит, это все для него шутка. Надо было ничего больше не отвечать, а я все равно отвечаю: «Нет, я серьезно». А он: «Я не думал, что ты реально приедешь». Вот, а что он думал тогда?

Лина выбрасывает телефон в море от злости. Он оставляет круги на воде.

ЛИНА МОРЕ. Все, теперь я точно ему больше ничего не напишу. И не нужен мне никакой Шумск. Мне нужен берег, где меня реально ждут.

Отплывает в темноту.

ЛИНА МОРЕ. Так, как тут это делается?

Лодка заводится.

ЛИНА МОРЕ. Ну все, море, решай мои проблемы.

Лодка качается на воде.

Евгения. Знаешь, я не просто так вернулась к символам: когда мы говорили про остров и его влияние на идею, я поняла, что рыбак – это один из немногих людей, который может с этой совладать с «водой» и пробиться к человеческой обособленности. И очень удивительно, как твой личный опыт соединился с образно-символической стороной твоего текста.

Юлия. Мне кажется, ещё очень здоров сходятся контрасты: папа предстаёт в пьесе как будто бы окрылённым, «птичным». Костя же – простой рабочий, от которого пахнет рыбой. Я об этом тоже думала: рядом с тобой что-то   великое, ранее не пойманное, а ты взял словил.

Евгения. Здорово, что такие разные противоположности могут стать твоей любовью – человеческой, семейной, тихой. Надо просто признать, что ты способен полюбить даже ненавистный тебе запах рыбы.

Юлия. Да, но мне бы не хотелось, чтобы звучала мысль о том, что этой любовью может стать кто угодно, первый пришедший в дом мужчина.

Евгения. На мой взгляд, ты в пьесе обращаешься к конкретной личности, словно в этой истории не может быть никакого другого человека, кроме рыбака Кости. Только с ним Лина может позволить своей маме и себе уплыть куда-то в новую жизнь. Сам посыл текста сводится к тому, что однажды такой человек придёт, и ты сам, даже против своей воли, ощутишь с ним связь.

Юлия. Ну да, Лина разрешает себе развиваться. Но при этом не стоит подчеркивать, что началась какая-то счастливая жизнь. Просто кто-то  смог «пробить» эту обособленность, помочь подростку побороть страх вступить в воду, которая окружает остров. Это уже хорошо.

 

Рыбак тянет Лину вверх, забирает у воды. Она не сразу понимает, что снова оказалась на берегу. В глазах все плывет.

ЛИНА МОРЕ (тихо). Папа…

Костя садится рядом с ней и просто остается в тишине, пока Лина не приходит в себя.

ЛИНА МОРЕ. Где я?

РЫБАК. На берегу. Ты в безопасности.

ЛИНА МОРЕ (вздыхает). Блин.

РЫБАК. Лина, ты как?

ЛИНА МОРЕ. Я думала я умру. Какая разница, все равно мама меня убьет.

РЫБАК. Мы ей ничего не скажем.

ЛИНА МОРЕ. Почему?

РЫБАК. Потому что я тоже еще пожить хочу.

Лина смеется, смех переходит в кашель.

ЛИНА МОРЕ. Я что-нибудь             перед смертью говорила? Мне снился странный сон…

РЫБАК. Какой?

ЛИНА МОРЕ. Не хочу рассказывать.

РЫБАК. Почему?

ЛИНА МОРЕ. Потому что никому никогда не интересно слушать про чей-то сон.

РЫБАК. Это ты чего так решила?

ЛИНА МОРЕ. Ну потому что во сне все похоже на бред. А потом еще забудешь половину и получается все какими-то кусками. Одновременно обо всем и ни о чем.

РЫБАК. Рассказывай, я все равно в драматургии ничего не понимаю.

ЛИНА МОРЕ. Ну ладно, но я тебя предупреждала. В общем… Сначала просто везде море. И я иду по нему просто как по песку ногами. Но в какой-то момент тяжело уже идти, как будто ног не чувствую. И я проваливаюсь. А потом не помню почему, но я уже в школе у доски. И я стою у доски, с ногами уже все нормально. Мне надо отвечать, а у меня уже что-то  с языком. Как будто он от меня отдельно. Я знаю, что он у меня есть, но он мне уже не подчиняется. И я пробую сказать что-то   — а ничего не могу. Ни звука. И учитель тоже был странный. Не Марика Свановна, а кто-то  другой. Какое-то знакомое лицо, но во сне всегда непонятно, где ты такое уже видел. И вот я все-таки этим языком, хоть и тяжело, что-то  начинаю говорить. И вот чувствую прямо каждую букву, как говорю. Как будто это все по-настоящему мертвым языком. И мне очень стыдно, что я это сказала. Я так глупо выглядела в тот момент. Я думаю лучше бы я умерла. Такой позор. А потом все. Я просыпаюсь.

РЫБАК. И приснится же такое.

ЛИНА МОРЕ. Точно ничего не говорила? Там одно какое-то было слово. Такое… простое…

РЫБАК. Может не такое уже и важное было слово, раз забыла.

ЛИНА МОРЕ. Все равно оно у меня как-то  из головы не выходит.

РЫБАК. Может шляпа?

ЛИНА МОРЕ (задумалась). Шляпа… Точно, шляпа.

Пытается произнести так, как будто ей сказать это очень сложно.

Евгения. Знаешь, из разговора с тобой у меня складывается ощущение, что столкновение с драматургией стало важным переворотом в твоей жизни.

Юлия. Это было очень важное событие. После «Аморе» я ничего не писала, поскольку до сих пор прихожу в себя. До этого я долгое время занималась стендапом, и в августе 2024 года поехала на комедийный фестиваль, где как раз узнала, что попала на лабораторию. Я не восприняла это как «ну вот поеду, раз прошла отбор». Напротив, сказала себе, что перехожу из одной истории в другую. Выступление – это быстрая реакция. Ты получаешь внимание, но в долгосрочной перспективе ты всё время не удовлетворён. Хотелось что-то             поменять.

Евгения. Получилось?

Юлия. Конечно. Правда, сидеть дома и бесконечно писать – это тяжёлый труд. Ты остаёшься один на один со своими сомнениями. Находиться в среде пишущих людей тоже не просто, потому что всегда надо быть готовым к чужим вопросам, несогласиям, интерпретациям. В какой-то момент ты вовсе перестаёшь понимать, какая из всех высказанных идей близка тебя, а какая просто «правильная». Я очень надеялась, что буду учиться выдерживать эти состояния и как-то  получать удовольствие от процесса вдолгую, но получается ли у меня это…открытый вопрос.

Евгения. Как будто бы ты перепрошила себя, и просто нужно пожить с этими изменениями.

Юлия. Наверное, да… На самом деле я до сих пор как будто бы отхожу от лаборатории, хотя уже больше года прошло. Словно постоянно скачу куда-то, пытаясь найти какой-то конкретный жанр, форму для себя, где не будет никаких ограничений. Хотя они все буквально во мне, в реальности их просто не существует.

Пару месяцев спустя. На берегу рядом с памятником бетонного папы стоит новый памятник — бетонная учительница. Рыбак аккуратно заносит пакеты в лодку.

РЫБАК. Так, кажется, это был последний. Все на борт.

Капитан рыбак садит в лодку беременную маму в пляжной шляпе с широкими полями. А потом протягивает руку Лине.

ЛИНА. Сейчас, мне нужно еще попрощаться.

Лина подходит к cвоим бетонным учителям.

ЛИНА. (бетонной учительнице). А знаете, вы были правы. Слов действительно не хватает. И тогда надо что-то  делать. Не хорошее, не пустяковое, сразу великое.

ЛИНА. (бетонному папе). А тебе я уже все сказала.

Лина возвращается в лодку.

РЫБАК. Можем ехать?

ЛИНА. Да.

Лодка начинает отплывать от берега. Учительница и папа становятся все дальше от берега. Лина машет им. Перестает махать. Лодка продолжает двигаться по воде, не зная, куда она плывут.