Диалоги с молодыми драматургами. Евгения Бачило: пьесы «Кровь моя», «Корм для канарейки», опыт лабораторной работы и взгляд на драматургию

Новый «Диалог» о ещё одной пьесе, написанной в рамках ХIII Международной драматургической лаборатории. Это специальный выпуск, ведь сегодняшний герой – редактор ЦБД, театровед, театральный критик и начинающий драматург Евгения Бачило. Беседовала и записывала Ольга Ковалевская – редактор ЦБД. Также в разговоре участвует пресс-секретарь Республиканского театра белорусской драматургии, психолог и театротерапевт Жанна Гурина.

Автор: Евгения Бачило

Самоидентифкация: Кто-то

Одна случайная фраза: «Золотой крот розовую яму копает»

Монопьеса «Кровь моя»

Главная героиня – Лариса, она:

1. 1. Даёт показания следователю о пропавшем сыне Саше, который страдает РАС (Прим.авт. Расстроство аутичного спектра);

2. 2. Ведёт повествование о своей жизни с особенным ребёнком -> в процессе рассказывает о том, что:

-Надо копить на реабилитацию ребёнка;

-Муж оставил одну с ребёнком, болезнь которого даже спустя много лет она считает обманом;

-Находит мужчину, который даёт ей необходимую любовь;

-Боясь, что любимый мужчина её бросит, едет с сыном в родительский дом в надежде, что там он почувствует связь с семьёй и резко станет таким, как все;

1. 3. Раскаивается -> узнаёт, что Сашу нашли.

Лариса. Легко сказать «успокойтесь». Вот у вас есть дети? Хотя… даже если и есть, то какая разница. Вы – мужчина. А значит, вы понятия не имеете, что это такое: выносить ребенка, кормить его, проводить с ним каждую минуту его жизни. Особенно, если он не такой, как все.

Нет, нет, нет! Не нужно мне ничего предъявлять. Я его не отпускала. Никогда бы не отпустила.

Может быть, Саша захотел просто прогуляться. Он же никогда не был на этой даче. Мы всю жизнь в городе живём. Таким детям сложно привыкать к новому, им нужно постоянство! А тут незнакомое место — он ведь вообще никогда в лесу не был. Ну, со мной точно не был. Мог бы с папашей своим, но это вряд ли. Они же вдвоём никогда — так что точно нет.

Да не нужны мне ваши салфетки. У меня сын пропал, единственный, как вы не понимаете. Кровь моя.

Это дом моей матери. То есть, ее матери, а моя здесь выросла. Я хотела показать ему дом нашей родни, чтобы он прочувствовал, не знаю. Может, ему бы помогло это как-то . Я верю, что ему можно помочь, можно вылечить. Он же гениальный ребенок, он чувствует мир по-другому, по-особенному, я знаю.

Я же всегда с ним… Всю жизнь ношусь. Я же мечтала о нём. И сколько времени потрачено на него. Я же из-за того, что он такой, работать не могла совсем, а у меня же работа… настоящая мечта, а не работа! На телевидении про погоду рассказывала. И вот я уже беременная, а мне говорят: «Хотим, чтобы ты новости теперь вела». Я счастливая, ведь я так мечтала об этом. Я просто в эту профессию поздно пришла, мне 28 было, а до этого я корректором в редакции была — скукота. Ни о какой яркой жизни и речи не было, хотя, конечно, если бы не моя тетя, которая подсуетила мне эту работу, то я бы в целом в парикмахерской сейчас крючилась. А тут меня хотят сделать ведущей новостей! Это же так престижно, кто бы мог подумать, когда я нашу шарагу заканчивала, что со мной такое может быть! Но я же… Сашу жду уже. А он — мечта моя, я же с самого детства мечтала о ребенке, с тех пор, как мама рассказала мне, что ребенок — лучшее, что есть в жизни. Но и работа ведущей — это же вообще трындец какая мечта. И что мне делать? В общем, рассказала начальству, а мне в ответ: «Ты роди и приходи. Мы подождём». Я так обрадовалась! Поняла, что можно не бояться. Я буду нормальной женщиной, матерью, но при этом еще и с карьерой. Это же счастье! А потом я родила.

Ольга. Меня всегда интересовало: «молодая» драматургия – это про преемственность или про новаторство? Что тебе больше откликается?

Женя. Поскольку я изначально театровед, вопросы теории уже по умолчанию стоят в моей голове. Но чем больше взаимодействую с драматургами, тем более чётко ощущаю: авторы как будто слишком зациклились на логике. Каждое действие и мысль персонажа должны быть продиктованы даже не столько его характером, сколько сиюминутной целью: «Для чего и почему он пошёл туда. По какой причине он сказал именно это». И чем больше слышала таких вопросов в свою сторону, тем больше стала понимать, что мне близка драматургия иррациональная.

Ольга. Что ты вкладываешь в это понятие?

Женя. Драматургия ведь взялась из подражания жизни. Конечно, люди, их понимание реальности во многом зависели от правил того или иного времени. Но сейчас, когда нет одного четкого канона, по которому нужно существовать, люди очень часто что-то       думают и делают без мотивировки. Понятно, что всегда есть какая-то подводка, однако это будет скорее вопрос общего контекста и внутреннего мира персонажа, а не конкретного понимания, что ему нужно в данную секунду. Мы же зачастую сначала что-то  говорим, а только потом думаем, зачем мы это сказали. И очень часто сами не находим ответа. «Почему» – можем понять, но вот «зачем» – очень не всегда. Мне кажется, об этом важно размышлять посредством драматургии. Ведь в результате мы можем прийти к тому, что герои, которые вроде бы должны быть близки нам, совсем не отражают тот мир, в котором мы сами живём.

Ольга. У меня даже сложилось словосочетание «эмоциональная драматургия». Это то, что сиюминутно.

Женя. Понятно, что если ты обращаешься к подобному концепту, то его надо разрабатывать, искать подход и наиболее точный способ его реализации. Это не про оправдание каждой неточности и нелогичности тем, что у меня «эмоциональная драматургия», поэтому я могу позволить себе всё, «ведь я такая жутко сиюминутная». Просто всё-таки выступаю за то, чтобы авторы, в том числе и я сама, позволяли себе создавать персонажей, которые будут являться своеобразным полем для исследования человеческой природы и её неоднозначности.

Ольга. А кто из классиков тебя вдохновляет?

Женя. В принципе очень люблю ХХ век и все родившиеся тогда направления. Но, если честно, это всё это откликается именно как современному театроведу. Не совсем понимаю, что греет меня именно эмоционально. Наверное, поскольку я любитель сказок, мистики и магии, мне близки фьябы Карло Гоцци.

Ольга. Твои первые шаги в драматургии начались благодаря нашей драматургической лаборатории. Можно ли сказать, что она «взрастила» тебя как автора?

Женя. Конечно. Без неё я если бы и начала писать пьесы, то лет через 20. Просто хорошо знаю себя. Вне лаборатории я бы точно не решилась в скором времени на художественный текст. Но не хочу даже думать об этом. Всё так, как есть. И не нужно ничего другого. Потому что наши лаборатории дали мне огромное количество важнейших осознаний, умений и людей.

Ольга. Но в целом, пробовала ли ты себя в качестве автора раньше?

Женя. По сути, критика изначально построена на том, что ты очень-очень много пишешь и читаешь, особенно на этапе обучения. В школьное время я занималась в кружке по журналистике, участвовала в конкурсах, рассказы писала какие-то, их даже публиковали, но перечитывать мне это стыдно. Если говорить про драматургию, то писала только про неё, но не писала её (смеётся).

Ольга. А страшно было входить в драматургическое дело?

Женя. Я помню, когда только закончила первую пьесу, было очень важно получить отзывы со стороны, потому что не понимала, стоит ли мне продолжать. И дело не в зависимости от чужого мнения. Просто во время создания любого произведения затрачивается огромное количество эмоционального и физического ресурсов. И ты не понимаешь, стоит ли тебе дальше отдавать всю себя сразу нескольким направлениям. Может, стоит сконцентрироваться только на том, на что я учусь? На театроведении и критике.

Лариса. Первые полтора года просидела дома. Как будто бы мне не хватало чего-то     . Но ведь Сашенька — он же кровиночка моя, я люблю его. Он – часть меня. Правда, в какой-то момент стали мы с мужем замечать, что эта часть меня какая-то больно странная — уставится в одну точку, и всё, будто зомби. А потом я подумала, ну, ребенок. Мир изучает. Может, потому и рассматривает все так внимательно, что мир интересен.

Спустя полтора года я пришла обратно на работу. Меня взяли, я уже уверена, что все сделала правильно: и мать я прекрасная, и карьера — надо же хвататься, пока меня ждут. Но тут Саша совсем невыносимым стал. Про детей так нельзя, но вот смотришь на него, а он как, прости господи, дурачок. Ты ему скажешь что-то      — мычит в ответ. Или даже не мычит, а просто отворачивается и уходит.

Ну и вот как-то        едем мы на автобусе. А напротив нас — женщина. Она видит Сашку, лезет, начинает сюсюкаться с ним, а он отстраняется, ноет, отпихивает эту тётку руками, вешается мне на шею. Сказать же ничего не умеет. А она вообще не сваливает, наоборот — трогать пытается, бормочет: «Малыш, ну ты чего, я же только конфетку дать тебе хочу». А Саша плачет, орёт, мычит. Я говорю тетке, мол, отвали от нас наконец уже, ребенок боится, ему не нравится всё это. А самой мне стыдно. И что ребенок у меня родился не такой идеальный, как я хотела, и что сама я пытаюсь убедить себя в том, что счастлива, но на самом деле не чувствую этого, и ещё — что все пялятся на нас и обсуждают. Но это же мой ребёнок, и я буду за него горой, ведь именно так и должна поступать хорошая мать, правда? А эта тётка, когда поняла, что я сама не могу успокоить Сашку, просто прошипела: «Ребёнок — истеричка, видимо, в мамочку». И, честно, тут я поняла, что больше так не могу. Ему уже 3 года. Надо узнавать, что с ним такое. Он же ни с кем, кроме меня, не может. Это приятно, конечно, он — кровинушка моя и сам это понимает. Но… дальше ведь так нельзя.

Рассказала начальству, что работать не могу, с сыном сложно. Очень хочу развивать карьеру, уходить страшно, ведь я столько всего сделала для этой работы, но и сын же не может быть на последнем месте, а мне отвечают: «Разбирайся, Ларочка, ты — ценный работник, мы будем тебя ждать». И вот я разбиралась… целых 7 лет. Каждый день смотрела на Сашу и надеялась, что сейчас ему станет лучше, но нет. С каждым днем становилось хуже, и моя вера… сваливала все дальше от меня.

Ольга. А как ты сама себя отслеживаешь за эти 4 года?

Женя. Кажется, с каждым годом всё больше понимаю, чего хочу. Перестаю бояться быть собой. Но мне по-прежнему тяжело искать сюжеты, истории. Лаборатория – место, где твои первоначальные замыслы могут переродиться 500 раз, и в конце ты придёшь к тому, о чём вообще раньше не мог подумать. И вот до сих пор не могу понять, правильно ли я делала, когда шла только за другими? Или иногда стоило гнуть свою линию до конца?

Ольга. Но ведь лабораторный поиск может помочь тебе выйти из своей привычной зоны. Посмотреть на себя и свои замыслы с новой стороны.

Женя. Конечно. Так почти всегда и случалось, это очень здорово и радостно. Просто в самый первый раз я, наверное, не позволила себе уйти в поиск. В процессе активной работы над текстом словно выстроила вокруг себя в рамки: боялась всячески отойти от того, что мы придумали на лаборатории. Хотя это уже не сочеталось с моими желаниями и тем, что вырисовывалось. Причем тогда у нас были готовы начало и финал, а сам ход событий я создавала уже в течение 5 месяцев, которые были нам даны для создания пьесы. И это тотальная ошибка, конечно. Нельзя подстраивать середину под конец. Это формализм уже получается.

Ольга. А ты озвучиваешь подобные мысли кураторам и напарникам?

Женя. Да, но всегда очень аккуратно. Я постоянно сомневаюсь себе, поэтому на каждой лаборатории сталкиваюсь с подобными проблемами. Но с годами замечаю, что театроведческое «Я» позволяет мне сказать «нет». Как человек я могу дико сомневаться в себе, но если речь касается взглядов на театр, драматургию… с каждым годом становлюсь все жёстче в профессиональном поле, и стараюсь не идти против собственных убеждений. Потому, когда мою вторую пьесу «Корм для канарейки» напарник-режиссёр предложил сделать совсем другой, я сразу поняла, что не согласна с его подходом, поэтому надо разрешать себе сказать это «нет», ведь «автор – я».

Ольга. Ты слегка «затронула» свою вторую лабораторную пьесу «Корм для канарейки». Давай поговорим о ней. Как ты пришла к этому замыслу?

Женя. С «Канарейкой» была очень парадоксальная история. Я вообще начала разрабатывать сюжет про девочку и пожилого преподавателя задолго до лаборатории. Даже написала что-то    . Задумывалась очень статичная драма, где просто показаны эпизоды из жизни девушки и профессора. В результате возникало ощущение, словно они поменялись телами, как будто бы молодое тело старо душой, ну и наоборот. Уже на самой лаборатории появилась идея старости, которая пожирает молодость.

Ольга. Я помню это – очень «засасывающая», неприятная история…

Женя. Да, именно. История, о том, что все используют девочку, которая потеряла себя, даже ещё не успев найти. Но в дальнейшем случилось волшебство: с сентября по март в жизни произошли разные события, которые в итоге привели меня к тому, что первоначальная фабула обрела абсолютно другие оттенки, идеи, интонации. Получилась пьеса о том, что человеку нужен человек. И не имеет значения, сколько ему лет. В то время, как изначально рождалась история про мир, который способен высосать из человека жизнь. Это два абсолютно разных посыла. При этом я знаю, что некоторые люди видят мрак и в финальном варианте пьесы, словно уходя к Берёзе, Маша «пропадает в его лапах». Но я в такой развязке вижу успокоение, осознание того, что один добрый человек рядом способен вернуть тебя к жизни. И я считаю этот текст, саму историю его появления своеобразной фиксацией всех изменений, произошедших во мне с весны 2023-го по весну 2024-го. У нас с героиней разные истории и характеры, но мы одновременно поменяли свой путь, своё развитие.

Ольга. Какая-то надежда родилась, свет. Наверное, хорошо, что ты пошла против первоначальной тьмы.

Женя. Да, я тоже так думаю. Ещё в процессе работы мне казалось, что чернуха может стать ярче самой истории. Этого мне очень не хотелось. Выход за пределы изображения бесконечной тоски – событие для меня, поскольку раньше мне казалось, что размышлять и творить могу только про «безнадёгу», потому что таковым было моё состояние и настроение.

Ольга. А из чего появился сюжет пьесы «Кровь моя»?

Женя. Изначально я планировала писать про девушку с каким-то абсурдным врождённым дефектом, что очень повлияло на отношение родителей к ней. Ещё у героини есть брат, которого она пытается вытащить из реальности, способной и ему испортить жизнь. Собственно, из этого и родилась «Кровь моя» (смеётся). Но на самом деле в моей фабуле не было полноценного сюжета, событий, поэтому мы постоянно искали что-то    ещё.

Ольга. Это очень интересно, как из истории про заботливую сестру получился монолог матери, которая оставила своего сына в лесу.

Женя. «Кровь моя», по сути, «вышла» из разговоров с нашим куратором – Екатериной Тимофеевой, которая «подбрасывала» разные идеи. Они словно «лились» из неё. И вот она что-то    сказала, про пропавшего мальчика, который ушёл к волкам. Почему-то меня это зацепило. Думаю, это тот случай, когда ты хватаешься за какое-то сиюминутное предложение, но почему – объяснить не можешь. Тогда меня это расстраивало и заставляло сомневаться в том, что я правильно сделала, когда в последний момент от безысходности решила обратиться к этому сюжету. Но сейчас вижу огромное поле для исследования атмосферы, которая царит вокруг матери и мальчика.

Ольга. А что происходит вокруг матери?

Женя. Сейчас мне кажется, что Лариса из этой пьесы и Маша из «Корма для канарейки» – родственные души. Они обе живут с очками на глазах, которые им против их же воли надели окружающие люди. Но сами героини не осознавали этого. «Приняв» очки, эти девушки словно потеряли возможность мыслить критически. И если Маша смогла их снять, потому что она встретила «того» человека, то Лариса должна была избавиться от них самостоятельно. У неё совсем другой жизненный контекст и возраст. Она могла стать тем человеком, который снимет эти очки и сделает всё, чтобы его близкие в дальнейшем не надели их. Но этого не произошло. В результате история получилась трагическая.

Лариса. Врачи говорят, надежда есть, а сами даже не смотрят в глаза, понимаете? Врут. А я почитала про эту болезнь… Везде одно и то же: прогнозы сомнительные. Это же ужасно! Всегда рядом с ним, ездить на реабилитации. А знаете сколько они стоят? Но я чувствовала, знала, что не может Саша быть таким всю жизнь, просто не может. Я была уверена, что с годами он… знаете… прозреет, да! Был больным, а тут раз — и как не бывало. Ну не может же человек вообще не развиваться, не может такого быть. Может, он просто притворяется, не хочет говорить? А в один момент захочет и откроется мне.

Но все-таки на реабилитацию лучше начать копить, чтобы ускорить прозрение, если Саша реально не притворяется и болезнь настоящая. Стало ясно: пора на работу выходить, и это меня даже радовало. Но была еще одна проблема: врачи мне сразу говорили о том, что Саша сможет учиться в обычной школе, но для этого ему нужен тьютор. Только у нас в городе таких людей нет, их вообще мало по стране, а тут, в нашей-то области… В итоге эта школа отказалась брать его без тьютора. Поэтому я им и стала. Я же мать. Так, может, даже и лучше.

Ну и вот — вместе со мной он научился нормально реагировать на звонки, слушать учителя, работать с книгами, правда, там картинок много было, и он отвлекался. Ну и тогда пришлось сделать специальные книги без картинок, правда, заплатить за это тоже пришлось, но не важно. Было сложно, но я привыкла. А когда стало ясно, что без работы не могу ни я, ни кошелек, сказала, что Саша может попробовать учиться без меня. Ну он же гениальный всё-таки, не такой как все, он точно должен был привыкнуть — и со мной он смог адаптироваться. Мне говорили врачи и учителя, что рано. Но и я ждать не могу. Я хочу, чтобы у меня был здоровый ребенок и счастливое материнство, которое мне всегда обещали мои родители.

Я устроила скандал в школе, потребовала, чтобы они привезли из столицы тьютора. Потому что таким детям нужно помогать! А школа выставила в интернете объявление, что ищет человека, способного работать с аутистом. И откликнулась девушка одна, Наташа её зовут: у нее брат был такой же. Но умер рано как-то    . Там сложная история. В общем, брат умер, и теперь она хочет помогать таким же людям, как мой Саша. И знаете, я же вот просто делаю то, что говорят врачи, с надеждой, что это всё поможет ему вылечиться, чтобы можно было жить спокойно, работать и быть счастливым, а не вот это вот всё.

А эта девочка… она с таким восхищением реагирует на него. Как будто бы ей нравится его состояние. Но её тоже понять можно: брат умер, любви не хватает в жизни, а тут мой Саша. Меня даже пугала она, но, когда мы пришли знакомиться, Саша сразу к ней пошел: спокойный, собранный, готовый быть с ней. Мне она так себе, но Саше нравится. Это мне тоже не особо по душе, я как будто бы даже заревновала, но без денег я никак. К тому, же, может, я смогу снова карьеру сколотить, живой почувствовать себя, наполовину хотя бы. И все будет так, как я мечтала с детства. А вдруг и Наташа так ему поможет, что и реабилитация не нужна будет, он же гениальный всё-таки. А деньги потратим на вкусную еду, а то питаемся мы хуже кота бездомного.

Ольга. Виновато общество, которое ей внушило определённую модель правильной жизни?

Женя. Отчасти да, но ответственность с неё снимать нельзя. Тут всегда работает моя любимая фраза: «Какой бы жертвой ни был человек, внезапно может наступить момент, когда его травмы абсолютно точно перестанут быть смягчающим обстоятельством». В случае с Ларисой это и произошло. Она словно пыталась жить идеей о каком-то придуманном положительном результате. И это привело к трагедии. Она жила неосмысленно. Это её выбор – быть такой, остаться «неподвижной».

К диалогу присоединяется пресс-секретарь РТБД, психолог и театротерапевт Жанна Гурина.

Жанна. Это всё равно что сказать: «Ну, мама же так делала, вот и я так делаю». Снять с себя ответственность проще, чем задаться вопросом: «Пусть мама так и делала, но зачем, для чего я сейчас повторяю её действия?» По сути, это то же самое, что совершить преступление в состоянии опьянения и винить во всём алкоголь. Но ни то, ни другое в обоих примерах не снимает с человека ответственности за его собственные поступки.

Ольга. А для тебя, Женя, кем является мать?

Женя. Лариса – очень сложный персонаж. Она и жертва обстоятельств, и жертва общества, и жертва усталости, и жертва собственных надежд. Её бросил муж, бросил любовник, бросили на работе, у сына РАС, из-за чего он не может открыто проявлять чувств к матери. И всё это – вне её ожиданий. Она не захотела принимать реальность, и питалась иллюзиями, помноженными на отсутствие осознанности. Эта женщина – жертва самых различных факторов. Но опять, делает ли это её невиновной? Когда человек перманентно прикрывается позицией жертвы, при этом делает что-то    очень сомнительное, то тут ни о каком снятии вины речи быть не может. Человек не хочет сознавать, что он пострадал от окружающего мира и своих же идеалов, ожиданий. Эта неосознанность может быстро сделать из него палача. Тут, я считаю, так и случилось.

Жанна. Да, ведь «палач» – это вторая сторона медали «жертвы». Лариса, конечно, в положении «жертвы», но её нежелание что-либо     менять выдаёт внутреннего «серого кардинала» – то самое желание контролировать, вместо того чтобы отвечать: брать на себя ответственность за свою жизнь и свой выбор.

Лариса. Работа теперь есть, у Саши есть помогающая Наташа. Кажется, что жизнь наладилась. А тут Гриша, ну, муж мой, говорит: «Я устал. Знаешь, это всё так угнетает. А я хочу жить полной жизнью. С Сашей я не справляюсь, ты совсем какая-то угрюмая стала. Неприятно на тебя смотреть, понимаешь? Не ухаживаешь за собой. Я понимаю, с Сашей сложно, но ты женщина всё-таки. В тебе природой встроено умение управляться с детьми, поэтому ты вполне могла бы успевать и за собой наблюдать, развиваться. На танцы походила бы, например. И ты до сих пор можешь начать это делать, но уже без меня». А знаете, какая у меня реакция? Думаете, мне больно, грустно? Нееееет, у меня глаза — две такие огромные красные бочки ярости! Не ухаживаю за собой? Интересно, почему? Может, я просто все деньги — с пособий, с подработок, с подарков — откладываю на реабилитацию ребенка? Да, хорошо, может, мне кажется, что он притворяется. Но врачи же лучше знают, лучше! Надо делать так, как они говорят!

Мне даже пилочку для ногтей не на что купить. И, между прочим, когда я у Гриши попросила несчастных 20 рублей на маникюр — просто маникюр, даже без покрытия, просто подпилить, кутикулу там собрать, чтобы ногти ровные были – он сказал: «Да зачем, какая разница. Ты с любыми ногтями красивая». А теперь что? Оказывается, я не ухаживаю за собой. Оказывается, мне на танцы надо начать ходить. Оказывается, я по умолчанию должна всё успевать — и быт вести, и ребёнка-аутиста выхаживать, и из себя делать долбаную модель, и работать, и не чувствовать никакой поддержки. НИКАКОЙ.

Я не стала терпеть, я всё это — ему в глаза. А он: «Я всё понимаю. Но ты только на алименты не подавай, ладно? Обещаю, что буду переводить деньги… Рублей 200 в месяц. Ну, или 300». Удивительно, думаю, как от такого отца родился не моральный урод, а ласковый и нежный Саша.

Ольга. А может она сошла с ума?

Жанна. Мне кажется, что она не знает себя. Совсем не обязательно сходить с ума, чтобы не помнить, кто я и для чего здесь. Можно «спать» жизнь, так ни разу не проснуться и не вспомнить, кто я.

Женя. Да, её будто бы на самом деле не существует. Желание родить сына возникает только из-за того, что все вокруг говорят: «Только ребёнок сделает тебя по-настоящему полноценной. Реализованной. Карьера придёт и уйдёт. А ребёнок будет тебя радовать всегда». И в этом есть доля правды, но не в таком конкретном и поверхностном виде, как сама Лариса интерпретировала эти слова. Единственное, что её делает собой – желание заиметь хорошую карьеру, состояться как профессионал. И не значит, что если бы у неё всё было хорошо с работой, то ребёнок не нужен. Совсем нет. Просто она рожает словно по указке, потому что так сказали. Следуя за чужим взглядами, она всё больше отдаляется даже не столько от себя, сколько от возможности найти собственную идентичность и понять, как именно выглядит материнское и общечеловеческое счастье.

Ольга. История очень жуткая и мне бы очень хочется, чтобы она не осталась только на бумаге. А есть ли какие-то задумки для нового текста? Или всё ещё живёшь этой пьесой?

Женя. Меня ждёт новый текст – о слиянии реального и мифологического миров. А ещё, будучи ридером конкурса «Маленькая Ремарка», я почувствовала в себе желание написать детскую пьесу, где, возможно, царит дефицит бабушкиного тепла, и потому люди пытаются зацепиться за последние его остатки в мире. Но на идеи я мастак, а с их реализацией и выстраиванием полноценного сюжета есть проблема.

Ольга. Знаешь, я стала встречать много молодых людей, которые приносят записки от своих бабушек и дедушек и переносят текст на себя в виде татуировки. Нежнятина такая.

Женя. Ой, да. Это такое тепло. Сейчас мне очень важно ощущать его вокруг себя.

Ольга. На последней лаборатории ты обратилась к теме, которая очень отличается от всего, что делала раньше. Ты решила переосмыслить белорусские сказки, фольклор, совместив их с нашей реальностью. Как появился подобный замысел?

Женя. В этом году я ощутила особую связь с Беларусью и всем, что делает меня белоруской. Я стала Геной из спектакля «МАЙ ХОМЛЭНД» (Прим.авт. совместный проект ЦБД и РТБД).

Ольга. Я помню, когда ты приехала с какого-то фестиваля и сразу сказала: «Девочки, я так рада, что я белоруска».

Женя. Да, точно! Я вернулась домой и осознала, как мне дорога связь с родными местами. Во мне возник интерес к обрядам, традиционной истории, мифологии. Вот что вспомнила даже! Изначально желание обратиться к нашему народному наследию возникло благодаря предложению, которое я получила как раз на том самом фестивале. Мне рассказали про лабораторию по инсценировкам. И я начала думать, о чём можно написать. Пришла к тому, что можно взять европейские сказки и соединить их. А потом было решено взять белорусские. И в голове это выглядело как целая вселенная, где все-все взаимообусловлено. Конечно же, податься я не успела из-за своего страха приступать к новой работе, но так загорелась этой идеей, что решила продолжать «нащупывать» её.

Ольга. Белорусское наследие в твоём замысле – это что?

Женя. Тут есть два пути. Национальный код может стать своеобразным средством, которое позволит главным героям прийти важным общечеловеческим мыслям. Условно, после попадания в удивительный мифологический мир, ранее переживающие кризис супруги начнут с особым трепетом относиться друг к другу. Но есть другой вариант: взаимоотношения современных мужчины и женщины станут ключом к размышлению о своем начале. Именно эта, вторая идея мне близка. Хочется сконцентрироваться на таком дорогом осознании того, кто я такая и откуда я вышла.

Ольга. Знаешь, за эти пять лет ты очень сильно поменялась и продолжаешь меняться. Расширяются темы, которые тебя цепляют. Становится меньше «чернухи», истории более светлые. Ты переходишь в другое внутреннее состояние.

Женя. Мне кажется, что тут огромную роль играет театроведение, критика – много вокруг себя видишь, читаешь, пишешь, думаешь. Всё это сильно меняет твоё пространство. Ну и личный контекст, конечно. Происходит бесконечное внутреннее развитие. Я думаю, чернуха в моём творчестве была связана с желанием прожить то, что я долго не могла прожить из-за одиночества. Сейчас его нет в жизни в том виде, в котором оно жило во мне раньше, и это влияет на всё.

Ольга. Тебе тяжело даётся одиночество?

Женя. Ранее оно мне не давало увидеть что-то    кроме грусти, мрака. Топчешься сам в себе. У меня с собой отношения тяжёлые, поэтому из болота бывает тяжеловато выбраться. Это так парадоксально, ведь одиночество, смутные состояния – это проводники к большому количеству разных тем и идей. Но у меня всё наоборот. Одинокая зацикленность на своём непрожитом, каком-то грустном прошлом не давала увидеть что-то     тёмное просто вне себя, не говоря уже о каких-то лучах солнца.

Лариса. Да-да, хорошо, мы уже почти к главному подошли. Короче, пошла я трудиться редактором. Пыталась жить жизнь. Было сложно совмещать работу и уход за сыном. Пока втягивалась, поняла, что совсем разучилась работать. Но мне это так нужно было, хоть и пришлось начинать всё заново. Только мечтать о чем-либо        я вообще перестала.

В какой-то момент стало казаться, что жизнь сможет быстро наладиться. Единственное, мне тепла не хватало, заботы. Но однажды, когда у меня появились силы смотреть по сторонам, я увидела его — Анатолия — техника, за камеры отвечает. И всё, мы даже не говорили, я просто смотрела на него издалека, но уже захотелось жить. Появилась маленькая, но всё же надежда на счастье, а не тупо выживание. Надежда, что меня могут любить — и кровиночку мою, Сашу, тоже. Понимаете, Толя — это глоток свежего воздуха для меня.

В общем, смотрела я на Толю и думала: он должен быть мой. Он же еще такой весь — ну, фактурный очень. И начала я, как это говорится, операцию по соблазнению Анатолия. Удивительно, но не понадобилось много времени, чтобы он к моим ногам упал. Неделька, семь платьев и оп — он мой. Получается, не так уж я и постарела. Но я всё равно чувствовала, что интересна ему не просто своим телом, но и как человек. Ему нравится со мной говорить. Он так увлеченно слушает меня. Меня никто никогда так увлеченно не слушал. Словно со мной интересно. А я же за несколько лет в парикмахерской столько всего видела… Да и вообще, по-другому смотришь на жизнь, когда из одной сферы в другую, а потом — из перспективного корректора, ведущей прогноза погоды — в маму особенного ребенка. Столько всего начинаешь видеть, думать.

С Толей я чуть ли не танцевала от счастья. С каждым днем я всё более убеждалась, что он необходим моей семье. Но проблема была одна: Толя против детей.

Раньше я таких людей терпеть не могла, ненормальными они казались, а теперь я как-то     спокойно отношусь. Всё еще считаю, что они ненормальные, но понимать, что ли, стала их… Я подумала: нужно дать время Толе, чтобы он так сильно влюбился, чтобы совсем не мог бросить. Но про Сашу я пока решила не говорить. Он ведь не просто ребенок. Он особенный ребенок.

Месяц мы носились по углам, и я поняла: пришло время приводить Толю к нам. Я его любила так сильно, чувствовала, что пришли реальные перемены в мою жизнь. Он такой, знаете, жёсткий, пугающий даже, но не тюлень, как мой Гриша. Толя как начнёт про философию рассказывать мне, про Фрейда, знаете, так я вообще смотрю на него как завороженная.

Последние годы я была взрослой и ответственной, а теперь могу быть беззащитным, хрупким животным, которому не нужно заниматься серьёзными вопросами, ведь его наконец полюбили. А при этом с этим животным так интересно, на него смотрят с восхищением.

Конечно, и Саша меня любит, ведь я мать всё-таки. Но этой любви я не чувствую, чувствую лишь усталость. Но это не вина Саши. Просто обстоятельства такие, вы же понимаете.

Жанна. А я вот всё думаю про героиню пьесы «Кровь моя». Женя, ты создала персонажа здесь – ребёнка с особенностями, который «в себе». Но ведь дети приходят в том числе и для того, чтобы взрослым о них же что-то    сказать и показать. И в контексте твоей истории для меня всё складывается: именно такой ребёнок приходит в жизнь Ларисы для того, чтобы показать, на что ей следует обратить внимание – на себя. Не знаю, Женя, ты осознанно это сделала или нет? Но мне очень резонирует.

Женя. Наверное, эти мысли приходят ко мне сейчас. В эту секунду, анализируя твои слова, понимаю, что через ребёнка она пыталась восполнить что-то        в себе. Ей было важно получить любовь от сына, чтобы как-то    реализоваться, ведь любви к себе и в себе у неё нет. Раньше она получала эту любовь на работе. Но все вокруг ей кричали: «Единственное счастье – ребёнок». Она и воспринимала это так, что ребёнок – это ничего, кроме любви. Ну и тогда можно не жалеть, что карьерный рост прекратился. Но в итоге любви она не чувствует. И чья это вина? Некорректно обвинять в этом её, но в этом вполне можно «обвинить» отсутствие осознанности и желание что-то     узнавать о себе.

Жанна. Лариса жаждет той любви, которую сама недополучила. Но отдавать её другим она не может: ей просто нечего дать. Её внутренний сосуд пуст, она сама в глубоком дефиците. И, мне кажется, её отношение к собственному ребёнку – прямое тому доказательство.

Ольга. Но ведь к сыну у неё нет зла вообще. Почему тогда такой поступок? Ведь это злой поступок.

Жанна. Ребёнок, который к ней пришёл, настолько безжалостно её отражает, что она не выдерживает увиденного. Ведь это живое зеркало, в котором поднимается со дна всё: и стыд, и боль, и разочарование. Как с этим быть? И она выбирает самый простой способ – заблокировать контакт. Ей кажется, что этот ребёнок – источник всей её боли, но это не так. Она убеждает себя, что другого выхода нет: чтобы освободиться, нужно оставить его в лесу. Вырезать боль, как аппендицит, – и всё пройдёт. Но это иллюзия. Потому что в глобальном смысле она оставляет в том лесу не его, а себя.

Женя. Она настолько несчастна, зациклена на этом несчастье, что больше не может широко смотреть на мир. И ведь в итоге она возвращается за сыном, как будто бы начиная потихоньку прозревать. Словно приходит понимание: счастье действительно всегда было рядом. Просто Лариса настолько зациклилась на собственных представлениях и ожиданиях, что не может принять то, что у неё есть.

Жанна. У неё слишком много иллюзий о том, «как должно быть». Оттого – и бездна страданий, боли.

Женя. И этого ребёнка она тоже создаёт из ожидания чего-то    . Она же и думала, что как только ребёнок появится, то практически сразу подрастёт и будет: «Мама-мама-мама, я тебя люблю». И это как-то     может восполнить отсутствие невероятной карьеры. А оно не восполняет, потому что реальность не совпадает с ожиданиями. Ведь настоящая любовь идёт из действий и ощущений, а не громких слов.

Жанна. Мне кажется, дело не только в том, что она «маленькая внутри». Дело в том, что боли так много, и она такая многомерная, многослойная. Что её невозможно свести к некому одному определению: единичной травме, конкретному диагнозу или особенности. У этой боли много ликов. Потому, как и иллюзий, «как должно быть», множество.

Женя. И множество оттенков непринятой, непрожитой боли…

Жанна. И, наверное, не только её. Как будто, в центре – чёрный сгусток страха, а вокруг этого страха всё остальное – боль, разочарование, горечь, злость, обида…

Ольга. Да, здесь отправная точка именно страх.

Женя. Согласна, боль – то, что идёт за страхом. Страх отвержения. Страх столкновения с ненужностью, покинутостью. Она всё делает из страха. Поэтому у нас такие результаты. Ведь почему она «кровиночку» свою оставляет в лесу? Она боится, что её новый мужчина уйдёт, оставит её без любви. В итоге она будет вынуждена черпать эту любовь из пустого колодца, где не осталось уже вообще ничего. И взамен она ничего не получит, потому что сын не даст любовь в том виде, в котором себе представляет. А потом этот мужчина уходит, и Лариса понимает, что у неё остался только сын. Один её бросил, значит надо бежать за тем, который не бросит. А уже поздно.

Лариса. Найдите его… Я хотела просто быть счастливой. Просто быть счастливой. Хорошей матерью. Как все. Быть по-женски счастливой, ведь мне всегда говорили, что только так можно стать счастливой, но ничего, кроме боли, ничего… ничего… меня все кинули… все кинули… Гриша, Толик этот, черт… у меня остался лишь сын… только он меня любит… только он… только он… ведь он… кровь моя, я — его мать.

Толя? А Толя… Эта сволочь бросила меня, понимаете, бросила! Я сына ради него в лесу оставила, чтобы всегда любимой быть, понимаете?! Толя меня обманул, внушил, что меня можно любить. Даже с больным сыном. Я хотела, чтобы он всегда был со мной, понимаете, чтобы никто нам жизнь не портил…

Да, я оставила Сашу в лесу. Оставила, да, оставила! Пришла в лес и оставила его одного. Я уходила и слышала, как он орал, кричал, как начал впадать в истерику, искать меня, а я же специально ночью его завела туда. Вы думаете, мне не было больно? Конечно, было. Ведь он – кровь моя. Я ради него карьерой жертвовала, жизнью своей, всю себя отдавала. Конечно, мне было больно. Но Толик… Я чувствовала себя живой, любила его… Всё из-за Толика, только из-за Толика… Я просто хотела жить спокойно и знать, что он всегда будет со мной. Всегда. И что Саша ничего не испортит. Ведь он — особенный, он всегда будет рядом. А Толик не стал бы терпеть. Он из-за камеры чуть меня не убил, но я люблю его… я не могу без него. Я даже сына оставила, сына, сына оставила в лесу!

Ольга. Вот скажи, а чтобы ты хотела спросить себя, какой вопрос я не задала?

Женя. Интересно. Я не знаю.

Ольга. Но на сегодняшний день ты гармонична?

Женя. Не уверена. На самом деле, когда я наедине с собой, то кажется, что всё так странно во мне: сомнения, страхи, навязанные какие-то установки и убеждения.

Ольга. Наблюдаю за тобой и могу сказать, что они у тебя идут по нисходящей, очень медленно. Но это заметно.

Женя. Я очень рада. Даже сейчас я слушаю, что говорю и думаю о том, что во мне что-то    есть, наверное. А когда я наедине с собой, то кажусь сама себе маленькой, неприметной.

Жанна. Знаешь, когда ты не говоришь о том, чем «болеешь», чем увлечена, ты действительно кажешься, как будто, бесформенной, маленькой, серой. Как будто тебя нет. Но это не так. Ведь когда ты начинаешь говорить о любимом деле, которое вдохновляет тебя, ты действительно становиться больше, становишься ярче, ты светишь, становишься заметной. Приятно наблюдать, как ты трансформируешься, Женя. Набирай, грей и знай: ты намного-намного лучше, и ты гораздо-гораздо больше, чем думаешь сама о себе и чем можешь казаться на первый взгляд.

Женя. Спасибо большое, я так же это ощущаю. Радостно слышать это со стороны.

Ольга. Женя, а какой-бы ты хотела видеть современную белорусскую драматургию? Что бы ты ей пожелала?

Женя. Сначала хотела ответить просто: «чтобы она была». Но понимаю, что всё-таки этого недостаточно. Хочется, чтобы белорусская драматургия продолжала быть искренней, открытой, разной. Склонной к экспериментальному исследованию себя и окружающего мира.

Лариса. И вот приезжаю отсюда в город, а дверь открыта. На ней записка: «Я тебя люблю, но больше не могу. Устал. Прощай.» И денег, которые мы на реабилитацию откладывали, нет. Я снова взяла письмо и увидела, на краю маленькими буквами написано: «Взял денежную компенсацию за разбитую камеру и помотанные нервы. Прости, но дети не нужны».

Я ради него сына в лесу оставила! Бросила… кинула! Я просто хотела быть матерью счастливого ребёнка — не получилось. Хотела быть любимой, чувствовать эту любовь — не получилось. Хотела быть значимой в работе — не получилось. Понимаете, не получилось! Ничего не получилось!

Я хочу вернуть всё назад, хочу, чтобы Саша рядом был, всегда. Пожалуйста, найдите его. У меня только он. Может, я еще успею исправиться, снова смогу стать хорошей матерью. Ведь годы, потраченные на особенного ребенка намного важнее того, что я оставила его в лесу. Оставила, да. Но вернулась же. Вернулась. Вернулась только за ним. Только за ним. Мне никто кроме него не нужен, никто… Я ошиблась, понимаете. Ошиблась. Бывает. Он сможет меня простить, ведь я всегда была рядом с ним, всегда. Я только Саше нужна, а больше никому. Только ему. Я ошиблась… ошиблась… ошиблась… Поймите… не все могут воспитывать таких особенных детей, не все. Я стану лучше, я буду снова только для него. Забуду про всё лишнее, стану только для него. Буду чувствовать только его любовь. Прошу, найдите… И Саша — это счастье, понимаете, счастье. Да, я плохая мать, да, я сделала неправильный выбор. Но сейчас я понимаю: только он нужен мне, плевать на работу, плевать на деньги, плевать на Толю, плевать на всех… Саша — кровь моя, счастье мое. Я буду хорошей матерью для него. Без Саши жизни нет. Найдите, найдите Сашу.

Какое тело? Нет, вы неправильно говорите! Про живых не говорят «тело»! Нет, подождите, вы же явно ошиблись! Саша, Саша, сынок, ответь мне, пожалуйста! Саша, сыночек! Я просто хотела быть нормальной, счастливой женщиной! Сашенька, кровь моя!

Женщина кричит, ее уводят.

Занавес