Диалоги с молодыми драматургами. Тоня Бабина: пьеса «Фаянсовые похороны», специфика мироздания, культура памяти

Продолжаем наши разговоры с авторами пьес, которые создавались на Международной драматургической лаборатории. Беседовала и записывала Женя Бачило – редактор ЦБД.

Автор: Тоня Бабина

Самоидентификация: Человек, который пишет.

Одна случайная фраза: «Красный гигант бежит с севера на восток».

Пьеса: «Фаянсовые похороны».

Главная героиня — Надя, она:

1. 
   1. Приезжает в дом к умершему отцу на ежегодные поминки, совпадающие с ее днем рождения–> наблюдает за конфликтом матери и бабушки;
2. 
   2. Наследует жилплощадь и старые вещи отца –>по разговорам родни понимает, что никто не ей квартиру не отдаст: родственники распланировали за нее всю жизнь;
3. 
   3. Пытается противостоять их воле–> начинает еще сильнее испытывать в чувство вины и собственной несостоятельности;
4. 
   4. Разговаривает с гигантским Мылом, которое помогает побороть все деструктивные чувства;
5. 
   5. Отстаивает свое право на квартиру и независимость –> теряет поддержку родни.

*Многие цитаты расставлены в соответствии с темами разговора и могут не совпадать с хронологией событий в пьесе. Орфография и пунктуация сохраняются авторские.

Включается свет.
Сцена 1
Квартира Васи. За накрытым столом сидят Бабушка, Дедушка, Лена и Надя. Во главе стола стоит фотография Васи с черной лентой. Надя играет в Subway Surfers на телефоне, ее игра выведена на экран сзади.
Бабушка (откашливается): Сегодня, 18-го числа, мы с вами вновь собрались, чтобы вспомнить… Чтобы почтить память так рано ушедшего Васеньки, (дрожащим голосом) моего сына. (трогает фотографию) Вот, впервые за 9 лет после его смерти к нам приехала Лена, его бывшая супруга. На похоронах ты была, не помню?
Лена: Не была.
Бабушка: А могилку тоже не видела?
Лена: Нет, не видела

Женя. Для тебя работа над этой пьесой оказалась наполняющей или опустошающей?

Тоня. Скорее, наполнением. Правда, с этим текстом было трудно работать. Не могу сказать, что довольна им. Постоянно хочется переделать, доделать. Вроде отослал, уже все прочитали, но хочешь переработать. И еще есть страх чужого мнения: если кому-то     не нравится, то конец. Все ужасно. Но при этом ты забываешь, что точно так же твой текст может кому-то                         понравиться.

Женя. О да! Я много с кем обсуждала это, и часто авторы говорят о том, что когда ты все сделал – хочешь переделать. Но произведение уже живет само по себе. Оно отдельно.

Тоня. Да, именно понимание отдельности пьесы помогло мне завершить работу. Я как мать: отпускаю своего выросшего ребенка в свободное плавание.

Женя. К твоей истории можно по-разному отнестись. Это может быть работа, направленная чисто на тебя – своеобразная терапия. Или она может оказаться художественным высказыванием на беспокоящую молодое поколение тему. Чем эта пьеса является для тебя в первую очередь?

Тоня. Я думаю, здесь 50 на 50. Это не только мой опыт. Опыт друзей, близких. В принципе, своеобразное исследование макрокосмоса семьи. Это терапия для меня. При этом хочется, чтобы это была терапия для людей, которые прочитают эту историю. Немножечко очищающий эффект от нее должен появляться. Поэтому мне было важно, чтобы концовка была положительная.

Женя. В октябре вы вместе с режиссером Асей Яковлевой делали акцент на том, что будущая пьеса – история про сепарацию от смерти. Сейчас же кажется, что смерть отца, его поминки – это скорее средство. Ведь главная героиня пытается убежать от культа памяти, навязанного родственниками. Словно попытка убежать от мира, который ее заставили считать своим.

Тоня. Мне кажется, неважно, чья смерть. Да, она – средство. Мы часто сталкиваемся с тем, что дети не существуют как какие-то самостоятельные личности. Родители не отделяют себя от ребенка. Нет понимания, что это автономное существо. Есть момент наследственности: «Твой отец, мать были такими? Значит, ты тоже будешь таким». Люди базируются на этих вводных. Поэтому люди очень часто прикладывают свои чувства, опыт на детей: «Он же мое отражение». И мне было важно показать какую-то сепарацию от мира родителей. Даже если ты любишь их, даже если находишься в парасоциальных отношениях с ними, тебе необязательно во всем идти за ними следом.

Дедушка: Прости, Надюш. Наверное, тут я руку приложил. Может, если б я не пил, то и Вася бы не стал.
Надя: Ты его за руку не тянул. Он сам. Только я не понимаю, как Бабушка ему позволила.
Дедушка: (смеется) А мне как позволила? Это, может, единственное, что я сам выбрал. А Вася… Вася – Бабушкина собственность. Ему вообще за себя выбирать не положено. Так что, Бабушка винит гены. А гены не против. (посмеивается) Он, знаешь, пытался против нее идти когда-то                        . Однажды в художественный колледж собирался, а Бабушка его хлоп – и к ноге обратно. Ей казалось, что у него ничего не получится. Он расстроится и потеряет время. Поэтому взяла все рисунки для поступления и сожгла.

Женя. В финале героиня сепарируется, но делает это неоднозначно: остается одна в этом странном доме. Без денег, без еды, без каких-либо других средств к существованию. Для тебя этот финал про то, что важна самостоятельность во всех ее формах – неважно, с деньгами, без них, с квартирой или нет? Или подобная свобода – это путь ко всем недостающим материальным и духовным ресурсам?

Тоня. Мне вновь кажется, что все 50 на 50. Неважно, в каких условиях ты остался. Ты остался жив. Всегда есть надежда, что со всеми проблемами ты что-то     сделаешь… Важно сохранять право на надежду. Если бы Надя не сказала все напрямую, никакой надежды бы не осталось. А так, есть пространство для маневра. Возможность что-то     сделать… этого уже достаточно. Конечно, это не супер. Хотя, редко в жизни бывает, чтобы все идеально складывалось, но есть пространство. Это главное.

Женя. А надежда – это не синоним слова «неизвестность»?

Тоня. В каком-то смысле, да. Но это же позитивная неизвестность.

Женя. Ого, а для меня – наоборот.

Тоня. Все-таки для меня – позитивная. Ведь у тебя будет либо все плохо, либо все хорошо. Но невозможность просчитать эту вероятность, дает надежду на то, что все будет хорошо. Это уже не 100% плохо.

Женя. Как думаешь, возможно ли искусство, если мы все разберемся со своими внутренними травмами? Ведь как бы ты ни хотел, почти все темы и конфликты образуются из жизненных ситуаций и личных триггеров.

Тоня. Мне кажется, что все возможно. Это была бы такая, чистая поэзия. Все писали бы про кусты и красоту вокруг.

Женя. А в этом есть ценность?

Тоня. У меня всегда есть примеры из кино. Например, в фильмах Джима Джармуша редко есть открытая проблематика. Это красиво, созидательно.

Женя. Удивительно, а я во всем этом медитативном ритме вижу очень сложный, глубокий внутренний конфликт, просто он проявляется через созидание…

Тоня. Мне кажется, если не обращаешься к своему опыту, то надо подойти к общечеловеческому опыту. Это было бы что-то     очень футуристичное. Например, как в фильмах Дэвида Кроненберга, где мы бы обращались к системе работы наших органов. Что-нибудь такое…Мне кажется, через радость тоже можно действовать.

Женя. Кстати, тема отсутствия радости в произведениях очень откликается. Сейчас много читаю пьес зарубежных авторов ХХ века. Есть такое чувство, что положительного нет ничего. Всегда есть какая-то тьма рядом, само устройство мира нас к этому приводит. И вот ты пытаешься убежать от этого, а потом читаешь пьесу Шелы Делани «Вкус меда», в которой показаны деструктивные отношения матери и дочери. И вот ты понимаешь, что больше не выдерживаешь эту тоску. Есть ли у тебя какие-то примеры из литературы и кино, в которых преобладала бы не темное, даже не светлое через призму темного, а просто светлое?

Тоня. У меня есть любимый фильм – «Небо над Берлином» Вима Вендерса. Там есть два ангела, которые ходят по Земле и желают испытать какие-то человеческие эмоции. Эти герои сугубо добрые существа, они помогают людям. Конечно, в их жизнях тоже есть не самые приятные события, но это просто часть их существования. И вот один ангел бросает свои ангельские крылья, находит любовь. Он становится счастливым оттого, что может прикоснуться к человеческому опыту, стать живым. Я вообще стараюсь думать о том, что вся экзистенция, боль – это не только негативно, но и позитивно. В конечном итоге все эти первоначально неприятные ощущения приведут к чему-то хорошему.

Надя: А как ты сюда попал?
Дедушка: Да как всегда. Что-то все пил да пил, а потом поплыл. Лег на локоток – и все. И знаешь, сон такой чудной мне снится. Как будто я просыпаюсь, а вокруг все такое же, как у нас: квартира эта, стол, мы за ним, только на месте Васи сидит огромный карась, и как будто это и есть Вася, живой. И я тоже карась, а Бабка, Ленка и ты – селедки. И я понимаю, что жив мой сынок. Просто люди подумали, что раз холодный, то мертвый! А он рыба, понимаешь? Хладнокровное!
(посмеивается) Потом слышу – ссора какая-то. Просыпаюсь, а тут ни карася, ни Васьки.

Женя. То есть дело даже не в надежде, а в понимании, что все отрицательное в итоге перевоплотится во что-то                                                                  положительное?

Тоня. Да, именно! Такая мысль меня по-настоящему успокаивает. Ведь все эмоции, все опыты мы сами разделяем на «плохие» и «хорошие». На самом же деле все эмоции нужны. Они все хороши и важны. Они все дают тебе что-то     человеческое.

Женя. Какие эмоции управляют твоими героями?

Тоня. Наверное, это ностальгия, боль утраты, замкнутость в своих чувствах.

Женя. А что ты сама испытываешь по отношению ко всем взрослым в твоей истории? Ты больше на стороне Нади или понимаешь всех и сочувствуешь всем?

Тоня. Понимаю всех и всем сочувствую. Ведь они не виноваты в том, что они переживают утрату. Не виноваты в том, что им больно. Они просто не умеют говорить об этом, не умеют вести себя так, чтобы не травмировать других. В этом есть их вина, но, мне кажется, это травма самого старшего поколения. Взрослые люди не совсем умеют и любят говорить о собственных чувствах.

Женя. Ну вот да. Очень часто такие люди могут вызывать отторжение. Ты будешь их жалеть и сочувствовать им, но это все будет с достаточно циничной и злой мыслью: «Мне жаль, что вам не хватило ресурсов, чтобы осознать, понять и принять ситуацию».

Тоня. На самом деле, мне кажется, эти персонажи могут прийти к нужным мыслям. Просто…ты же не будешь им говорить напрямую, что они не правы. Они и не смогут сами понять, что они не правы. Нередко ты можешь бесконечно говорить, но особо твердолобые люди не дадут твоим как будто бы правильным размышлениям войти в них. А есть те, у которых есть потенциал для движения. И это нельзя отнимать и обесценивать.

Женя. То есть одна ситуация у всех по-разному проживается…

Тоня. Да, но мне кажется, что «мои» взрослые со временем смогли бы к чему-то прийти. Они же в конце приходят к чему-то: они оставляют Надю. Значит, о чем-то     подумают, смогут осознать что-то     …Семья – такая штука, что они могут делать вид, что ты их разочаровал, но… кровь не вода…. Люблю и ненавижу эту фразу (смеется). Я думаю, все родственники любят Надю. И скорее всего они вернутся. Они могут говорить что угодно, но как только эта девочка понадобится им в качестве объекта для любви, поддержки, они будут тут как тут.

Женя. В твоей пьесе фигурирует очень интересный персонаж – Мыло. Его появление в качестве полноценного антропоморфного героя меня поразило. Чем для тебя является это «мыльное тело»? (Смеюсь.)

Тоня. Мне было очень важно добавить в историю что-то     , что отвлекало бы героиню от происходящего вокруг. Еще хотелось отобразить особенности нашего времени. Появились технологии, которые очень перевернули систему восприятия. Пришел особый вид контента, двойного видео: с одной стороны блогер вещает на серьезную тему, с другой – видео с нарезанием мыла, чисткой ковров. Это уникальная особенность времени: когда ты можешь расслабляться одновременно с напряжением. Это позволяет тебе отвлечься и расслабиться, легче воспринимать сложные события. Ну и хотелось напрямую изобразить уход Нади от реальности. Никто из живых людей не может успокоить героиню. Значит, что? Значит, живым должно стать то неодушевленное, что ее все-таки успокаивает.

Надя (смотрит то на себя, то на фото Васи): Я их не виню. Я буквально – ОН. Лицо отца, натянутое на череп матери. (Пауза)
А это мой дом. И я в нем останусь. А когда все уйдут, возьму папины таблетки и выпью. Он точно не просто так мне их оставил! Знал, что я его продолжу, знал, что они до меня доберутся. Чтобы я не терпела, как он. (Пауза) Я им тут все организую по красоте. Будут у них двойные похороны. Даже даты передвигать не придется. (всхлипывает)
Голос из зала: Может, не надо?
Надя: Это кто сказал?
Из зрительского зала выходит гигантский кусок мыла. Он отодвигает стул рядом с Надей и садится.
Надя: Мыло?
Мыло: Что? Тебе же, вроде, нравится на меня смотреть? Или лучше… (берет со стола нож и пытается себя порезать)
Надя (выхватывает нож): Нет! Ты что?
Мыло: Я думал, тебе такое нравится.
Надя: Ну не буквально же! Если бы все мыло говорило – мне бы не нравилось.
Мыло: Хорошо, учту.
Пауза. Надя внимательно смотрит на Мыло.
Надя (неуверенно): Извини, а ты? Вы?
Мыло: Можно на ты.
Надя: Ага. (пауза) Так, а ты кто? Или что?
Мыло (задумчиво): Вопрос. Я гигантское говорящее мыло. Так что, наверное, «что». И я проекция твоего мозга. Что-то что тебя успокаивает, посланное тебя успокоить..

Женя. Бабушка героини пытается всячески ухватиться за жизнь умершего сына через его вещи. Как ты сама относишься к такому способу сохранения памяти о человеке?

Тоня. Я вот из тех, кто собирает вещи умерших людей. Зачастую даже незнакомых мне. У меня есть потрясающую штука – фотоальбом с фотографиями мужчины бабушки моего партнера. (Смеется). Этот мужчина умер, и от него остался альбом фотографий. У него не было родственников, и в итоге мы храним эту вещь. Я считаю, что такое выкидывать нельзя. В некоторых объектах часть человека действительно остается. Но многие люди используют подобную форму сохранения памяти не в очень разумных пределах, и это все образует патологический характер. Например, та же самая мать Васи, которая из болезненной ностальгии собирает грязь. Но в целом, важно сохранять память. Я вот ношу бусы бабушки своего парня. Понимаю, что это странно.

Женя. Но это же все наверняка несет полусакральный характер. Ты прикасаешься к личности уже несуществующего человека. Он не был тебе родным, но сейчас ты начинаешь с ним родниться.

Тоня. Да, все так. Мне кажется, я немного музейщик. Моя бабушка, например, оформила всю свою жизнь в записках и передала мне их. У меня даже есть с собой эти листы.

*Тоня читает жизнеописание бабушки, но мы его не будем дублировать, так как в нем много личных моментов*.

Женя. Ого! Правда, театрадочка слишком тоненькая.

Тоня. Ну там избранные истории. (Смеется.)

Женя. Очень печально слышать горькие, наполненные сожалениями, размышления от человека, который прожил огромную жизнь, и теперь, в финале, чувствует себя безумно одиноким.

Тоня. Ей 83 года. Наверное, это нормально, что все умерли. Конечно, у нее есть дети, внуки, но она все равно чувствует себя одиноко.

Бабушка (агрессивно): Вот как единственного ребенка своего похоронишь, так и будешь меня учить, хорошо? (всхлипывает) Это все теперь Надино, пускай она папиным имуществом и распоряжается.

Женя. Жизнеописание в тетради – это удивительно. Но в целом, сила вещей тотально поражает. Ведь просто украшение или одежда может сказать о человеке столько же, сколько зафиксированные на бумаге мысли.

Тоня. У меня есть друг, с которым мы все время ведем дискуссию: он считает меня очень мрачной. И он, например, говорит о том, что когда в его семье кто-то                         умирает, все вещи выкидываются, чтобы не приносить боль. А мне наоборот приятно оттого, что что-то                         осталось, нет ощущения пустоты. Я не фанат убегания от пустоты. Пытаюсь найти в ней какой-то смысл, «уроки, которые они оставили».

Лена забирает у Бабушки книги, смотрит обложки.
Лена (скептически): Сборники «Фантастика»? Это журнальный хлам. Я еще в 2000-х его просила на макулатуру сдать.
Бабушка забирает книги из рук Лены и кладет их обратно в кучу.
Бабушка: Надя захочет – выкинет. (роется в куче) А вот еще, смотри, (достает из кучи тонометр в чехле) тонометр папин! Как новенький! Это вещь нужная, знаешь ли. Как прихватит – так лучше, чтоб была под рукой. Ты, Наденька, все-таки нашинских кровей, тебе пригодится. Кстати, (кладет тонометр на стол, достает из кучи небольшой пакетик) у меня и лекарства папины остались. Дорогие, импортные. Может, тебе хоть помогут.
Лена (громко): Вы что? Они ж просроченные! Зачем? Думаете я ей таблетки нормальные не смогу купить?
Бабушка: Да нет, просто зачем тратиться. И так же есть хорошие.

Женя. А эти вещи не забивают пустоту? В смысле вот ты берешь вазу старую бабушкину, обнимаешь ее, и человек словно стоит рядом с тобой.

Тоня. У меня такого нет. Для меня эти вещи…если бы их не было, я бы не страдала. Но если они есть, я не могу их выбросить. В этом есть память, но она не болезненная. Кто-то был, кто-то                         оставил что-то                         свое, и это прекрасно. Но если бы этого не было, я бы не расстроилась. К несчастью, в жизни есть удивительная штука под названием «ВРЕМЯ». Она заполняет абсолютно все, поэтому в жизни нет пустот. Все заполняется очень быстро. Иногда это восхищает, иногда пугает. Страшно, что нет ничего незаполняемого. Меня всегда удивляет, что может происходить какое-то большое зло, а мир не взрывается. Это удивительное стремление к жизни.

Женя. Это что-то     отрицательное для тебя или то, без чего жизнь невозможна в хорошем смысле?

Тоня. Второй вариант. Жизнь без этого невозможно, ведь она бы физически была невозможна. Это удивительно.

Женя. Да, мы думаем, что ничего не переживем, а в итоге…

Тоня. Все переживаем. Это ужасно (смеется). На самом же деле это чудесно. Все события и люди важны, но в моменте. Потом тоже важно, но уже по-другому. Меня радует, что жизнь имеет свойство продолжаться. Но жизнь бабушки моей героини, например, уже не продолжается.

Женя. И это ее выбор.

Тоня. Да, она это выбирает, ибо видит в этом предательство человека – своего сына Васи.

Женя. Но все-таки, насколько это искреннее сохранение памяти? Что, делая этот выбор, она думает о сыне, вине перед ним, а не о себе? Возможно, это просто отговорка, позволяющая сидеть в яме и не выходить из нее?

Тоня. Я думаю, это искренне. Ведь мы не можем представить, каково это, когда у тебя умирает ребенок. Мне кажется, это очень страшно. Есть фраза «дети не должны умирать раньше родителей». И это происходит, а ведь это что-то     совсем противоестественное. Особенно, если это взрослый ребенок: ты всю жизнь с ним прожил, и не помнишь, каково это – жить без него. Надо потратить огромное количество ресурсов, чтобы была дальнейшая жизнь. Ну и важно не забывать про разные расстройства, чувство вины…. Желание оставаться в яме – это отголосок депрессивного состояния. Ты не считаешь, что заслуживаешь продолжение этой жизни. Как бы тебе ни хотелось, ты не можешь соревноваться со смертью. Но глобальная проблема в том, что это не только твоя боль. Она распространяется на других людей. Бабушка слишком сильно горюет.

Надя: Тут и правда лучше рот не открывать. Даже если вести себя максимально тактично, все равно получишь. Потому что это день, когда Бабушке плохо и она срывается на все, что видит. (Пауза)
Я понимаю. Он единственный долгожданный ребенок. И как его рождение было для нее самой большой радостью, так и смерть теперь самое большое горе. И за ним не видно никого и ничего. (Пауза)
Тут лучше помолчать.

Женя. Откуда ты взялась такая мудрая? (Смеюсь).

Тоня. А обычно меня все называют очень мрачной, хотя я не отношусь к смерти как к чему-то мрачному. Для меня это часть жизни, как и все остальное. В некоторых культурах есть такая практика: тело умершего человека омывают его родственники, подготавливая к захоронению. И это помогает им смириться с переходом души в другой мир. Я в целом люблю гулять по кладбищам. И много удивительных историй случается там. Однажды я так пересеклась со свидетелями Иеговы. Думала, что зашла на могилу их родственников, но на самом деле они просто захотели пообщаться. Я даже работала на одном кладбище – составляла электронный каталог захоронений. И благодаря такому каталогу даже нашла могилу своей прабабушки. Удивлены были все.

Женя. И все-таки заполнение пустоты происходит, просто по-другому, когда ты этого не ждешь…

Тоня. Ты становишься ближе с человеком, которого никогда не знал. Я очень люблю народные обряды, Радоницу. В этом очень много нашего человеческого начала, традиций.

Женя. А о чем бы ты хотела писать дальше? Мы много говорили о положительном начале в как будто бы отрицательных событиях. Хочешь продолжать эту линию… надежды?

Тоня. Скорее хочется больше сугубо положительного. Писать о жизни.

Женя. «Фаянсовые похороны» – пьеса про принятие смерти или про принятие жизни?

Тоня. Про принятие факта существования смерти в жизни.

Женя. Здорово, что этот ответ полностью совпадает с тем, что ты говорила на нашем первом интервью в октябре.

Тоня. Да, очень рада, что смогла протянуть эту мысль от начала до конца.

Мыло: … Ты не сделала ничего плохого. Ни истерик, ни битья посуды. Просто постояла за себя. Впервые, можно сказать.
Надя шмыгает носом.
Надя: А если они меня никогда не простят?
Мыло: Всего лишь будешь жить своей свободной жизнью.
Надя всхлипывает.
Надя: Если она всегда так погано ощущается, то я пасс.
Мыло встает и обнимает Надю.
Мыло: Ты еще ничего и не попробовала. Представляешь, как приятно будет выкидывать весь отцовский мусор? А избавляться от таблеток и сколотой посуды. Покупать сюда что-то     целое и рабочее.
Пауза. Надя шмыгает носом.
Мыло: А как приятно будет отпраздновать свой день рождения именно тогда, когда нужно?
Надя (посмеивается): Звучит неплохо.
Мыло: Тогда давай попробуем?